Пермская область занимает третье место в России — после Екатеринбурга и Красноярска — по количеству пенитенциарных подразделений и числу осужденных. Соответственно проблема социальной адаптации заключенных стоит очень остро: выходя за ворота, люди исчезают «в никуда». Никому не известно, вернутся ли они в семью, найдут ли нормальную работу, или войдут в криминальные структуры, станут рецидивистами, а может, будут просто бомжевать по помойкам… На решение этой проблемы и направлен новый проект ГУФСИН России по Пермской области: здесь прорабатывается план создания в Перми уникального для России пенитенциарного заведения: «открытой тюрьмы». Об этом мы расспрашиваем Александра Соколова, начальника Главного управления Федеральной службы исполнения наказания России по Пермской области.
— Александр Николаевич, что такое «открытая тюрьма» и чем она будет отличаться от всех прочих?
— Не знаю, можно ли назвать это заведение «открытой тюрьмой», на самом деле имя для такого места лишения свободы еще не придумано. Весь внутренний распорядок останется прежним, но к заключенному будет открыт доступ для сотрудников социальных служб, которые бы выясняли его наклонности, помогали с жильем, работой, обеспечивали бы психологическую поддержку, социальную адаптацию. Потом, если человек будет положительно социально ориентирован — то есть будет стремиться, выйдя на свободу, пойти работать, то мы его переводим на колонию-поселение, он уже будет не под охраной, а просто под надзором. Это не означает, что наши сотрудники будут днем и ночью стоять у него над душой. Обитателей колоний-поселений просто сопровождают с работы и на работу, устраивают проверки и т.п., чтобы у человека не было лишнего соблазна сделать что-то противозаконное.
И самое главное — на этом промежуточном этапе мы уже будем видеть, у кого какая социальная направленность, кто хочет вернуться в преступный мир, а кто нет. Не исключено, что некоторые заключенные не будут проявлять интереса абсолютно ни к чему, но и в этом тоже есть свой плюс. Мы предоставим информацию милиции: Иванов и Петров хотят вписаться в мирную жизнь, устроиться в общежитие, восстановить семейные связи, а Сидоров и Кошкин — нет, они выйдут и будут поддерживать контакт с криминальными элементами. То есть не придется вслепую наблюдать всех, а значит — никого, можно будет контролировать прицельно. Тогда и у милиции работы убавится, и адреса ее внимания, нами подсказанные, будут не расплывчаты, а конкретны. Милиция правильно нас критикует, что мы не перевоспитываем заключенных, но чтобы перевоспитание состоялось, необходимо дать человеку реальный шанс на другую, нормальную жизнь после освобождения.
— А кто придумал создать такой центр? Чья это была инициатива?
— Идея родилась в стенах этого главка. Мы хотим свезти сюда, в областной центр, где много промышленных предприятий и большой объем оплачиваемых общественных работ, осужденных, которым осталось до конца срока около полугода (5-7 месяцев). У нас ведь сейчас тюремный контингент на 90% состоит из жителей Перми и Пермской области, они потом выходят и живут здесь. Значит, надо помочь нашим будущим соседям сформировать правильную социальную направленность, чтобы нам самим, в конце концов, комфортно и безопасно рядом с ними жилось. .Проблема социальной реабилитации бывших осужденных на самом деле волнует многих, но до некоторых колоний просто не доходит влияние ни правозащитных организаций, ни органов социальной защиты.
— Почему? Энтузиастов мало, а колоний много? Или из-за географической удаленности последних? Говорят, иногда до колонии просто невозможно добраться, и социальные службы физически не могут провести какую-то работу.
— Да, самая дальняя наша колония находится за 600 км, а есть и такие, к которым вообще нет круглогодичного доступа: только зимой или, когда высокая вода, водным транспортом. Вот мы и хотим приблизить заключенных ко всем органам, которые должны заниматься их социальной адаптаций.
— А сколько всего колоний в нашей области?
— 49 колоний. Здесь представлены все категории заключенных: от тех, кто отбывает пожизненное наказание, как мы их называем, «пожизненников», до условно-осужденных.
— Но ведь и сейчас ведется какая-то работа по реабилитации заключенных?
— Да, но исключительно нами, — за исключением правозащитников с ФСИН не сотрудничает ни один иной социальный институт. Правозащитники, например, разъясняют права и обязанности осужденных, или — элементарно — новые изменения в законодательстве, в том числе и гражданском, жилищном, трудовом кодексе. Это очень важно! А то попал человек в тюрьму 10 лет назад при социализме, а выходит уже в капитализм… И как ему в незнакомой жизни сориентироваться? Ну мы, конечно, и сами пытаемся готовить заключенных к освобождению: лечим, учим, оформляем паспорта тем, у кого их нет, чтобы человек вышел все-таки гражданином России, даем профессию на базе ПТУ.
— И какие профессии?
— Самые разные: швейные, деревообрабатывающие, металлообрабатывающие, строительные. Кроме того, мы сейчас стараемся дать им и высшее образование. Правда, платное, по дистанционному виду обучения. Сейчас делаем пробный шаг в детской колонии — пытаемся создать там компьютерный класс.
— Почему же тогда вы говорите, что заключенные выходят без возможности устроиться на работу?
— Проблема в том, что мы обучаем их тем профессиям, которые нужны в местах лишения свободы, а не тем, которые востребованы в обычной жизни. У нас, скажем, есть крановщики, но нет фрезеровщиков, есть швеи, но нет поваров. А, между прочим, многие швейные фабрики в Перми переживают кризис. Куда бывшей зэчке-квалифицированной швее податься? У нас нет обучения профессиям токаря, парикмахера и пр. Хотелось бы на базе нового заведения заключить договоры с профессиональными училищами. Мы бы получали заявки от предприятий города и области, подготавливали нужных специалистов, и по выходу их бы уже ждали на этих предприятиях.
— А есть у вас уже какие-то заявки? Договоры? Заключенные — это востребованная рабочая сила?
— Увы, пока нет, именно по той самой причине, о которой я говорю. Подобные заявки должны собирать органы социальной защиты, это не наша функция. Однако, если бы нам выделили деньги из областного бюджета, мы бы ввели, скажем, должности инспекторов по социальному обеспечению. Они бы отвечали за взаимосвязь заключенного с его семьей, с предприятием, где он раньше работал, узнавали, сможет ли оно принять его снова. Если нет, то находили бы человеку место где-то еще. У нас ведь в основном рабочий контингент, а рабочие профессии сегодня на рынке Перми востребованы. Вот, например, на строительстве людей не хватает, не случайно там работают иммигранты.
— На сколько человек будет рассчитана «открытая тюрьма»?
— Думаю, надо начинать с малого, порядка 100-200 человек. То подразделение, которое мы хотим перепрофилировать под это дело — 31-я женская колония на Балмошной — рассчитано на 500. А с большим числом мы и не сможем работать.
— Значит, с финансовой точки зрения это не потребует каких-то очень значительных вложений?
— Это обойдется совсем недорого!
— А кто будет содержаться в новом заведении?
— Разграничение традиционно ведется по видам режима. Думаю, это будет мужская колония общего или строгого режима. Необходимо провести анализ и выяснить, в какой содержится большинство пермяков.
— А почему мужская колония? Женских у нас настолько меньше? Или женщины более адаптивны к мирной жизни?
— И то, и другое. Численное соотношение женских и мужских колоний 1:10. Кроме того, женщины гораздо более настроены на положительную динамику, они хотят вернуться в нормальную жизнь. У женщин по статистике гораздо меньше рецидивов.
— Это потому, что им легче приспособиться к любым переменам?
— Я бы сказал, тут все зависит от условий. Найти работу, например, труднее мужчинам. Но у мужчин условия при выходе на волю лучше. Жена или мать обычно дожидается из тюрьмы заключенного мужчину, а мужчина, чья жена оказалась за решеткой, как правило, заводит новую семью или опускается до такого уровня, что теряет человеческий облик. У мужчины больше шансов вернуться в семью, у женщины этих шансов практически нет.
— А как, вы думаете, отнесется к созданию «открытой тюрьмы» общественность?
— Я думаю, положительно. Мы ведь не выпускаем преступников в виде эксперимента на волю, а даже если и отпускаем, то под надзором специалистов, способных помочь им адаптироваться. Неужели лучше, если вся эта масса выйдет через полгода, совершенно обезличенная и предоставленная сама себе? Когда мы, как сейчас, не знаем ее психологический настрой — хотят ли они отомстить, вернуться к своим близким, или снова пойти на преступления. Наша-то функция за пределами колонии заканчивается! Общество в первую очередь заинтересовано в том, чтобы реально спрогнозировать поведение этих людей, и мы дадим такую возможность.
Вот мы говорили о положительно и криминально ориентированных заключенных. Но ведь часто бывает так, что человек выходит с желанием честно работать, а на заводе для него места нет, общежития не дают и прочее. Или ему 60 лет, он пенсионер, инвалид. Гораздо проще создать какой-то пансионат, где содержать этих пенсионеров, чем оставлять их на произвол судьбы. Человеку нужно где-то жить и что-то есть, но лучше мы ему дадим похлебку, чем он у женщины оторвет сережку вместе с ухом, продаст ее за полцены и купит себе ту же похлебку.
— На какой стадии разработки сейчас этот проект? Или это пока «хрустальная» мечта?
— Нет, не мечта. Проводятся круглые столы, идея уже обсуждается, но она еще не дошла до тех кругов, которые могли бы заняться ее практической реализацией.
— Этот проект обсуждается только у нас в Перми?
— Насколько я знаю — да. Если все это будет реализовано, то мы будем первыми в России, нигде ничего подобного пока не существует.
Беседовала Антонина Штраус
Пресс-служба Пермской гражданской палаты